Исполнилось 95 лет со дня рождения олимпийского чемпиона Тюкалова

На Играх в Хельсинки в 1952-м он вошел в историю как первый советский олимпийский чемпион по академической гребле. Вторую золотую медаль завоевал в 1956-м в Мельбурне — уже не в гонке одиночек, а в парной двойке с Александром Беркутовым. С ним же спустя четыре года в Риме взял олимпийское серебро.

Еще Тюкалов шестикратный чемпион Европы и тринадцатикратный чемпион СССР. Ну а первую медаль получил в 12 лет — «За оборону Ленинграда».

Во время войны он провел в осажденном городе все 900 дней блокады. О том, что пережил тогда, рассказал в июле 2016-го в «Разговоре по пятницам». 19 февраля 2018-го Юрия Сергеевича не стало. Ему было 87.

Баня

— Вы же в блокаду пережили тяжелейшую дистрофию?

— Что это дистрофия — я не ощутил. Просто худел, худел, худел. А жизненные функции нарушены не были.

— Сколько килограммов в вас тогда было?

— Понятия не имею. Там не до взвешивания. Представьте: 41 градус мороза, все окна выбиты. Вместо них фанерка. Темно, дров нет. Папа ушел на фронт, купить не успел. Какие-то полешки валялись, я их распиливал на маленькие колобашки. У нас стоял таганок такой на трех ножках, кипятили чай на нем, варили скудную еду. Вставляли в большую печь, думали, прогреет и ее.

— Прогревал?

— Мало — печь-то делали до революции, кирпичи толстенные. Становилась едва тепленькой, мы прислонялись к ней спиной. Так и стояли, пока не остынет. Спать ложился — надевал на себя все, что мог, а сверху одеяло.

— Мылись как?

— Раз за всю блокаду выдали талон — дядя Вася взял с собой в баню. Начинаем мыться, гаснет свет в женском отделении. Крик: «Всем отвернуться!» — мимо идут голые женщины.

— Вы не подглядывали?

— А как мне подглядывать — если дядя Вася лицом сунул в шайку с водой? Женщины прошли, намылил голову — тут воздушная тревога. Отключили воду, свет. И все, размазал мыло полотенцем, домой пошел. Маму расстраивать не стал — сказал, что помылся.

— Так за блокаду и не мылись ни разу?

— Нет.

— Три года!

— Настоящая блокада для меня длилась год. Зима 1941-1942-го — самое ужасное время. Весной уже полегче. Сами себя подкармливали — все парки и сады Ленинграда превратили в огороды. Вокруг Медного всадника — грядки с капустой!

— Ничего себе.

— Немцы стояли не так плотно к городу, возникали какие-то промежутки. Некоторые поля были почти на передовых позициях! Вот тут немцы — а здесь мы, мальчишки, морковку дергаем.

— Обстреливали вас?

— Бывало — из-за наших же! От Лахты до Лисьего Носа — железнодорожная ветка. Как раз там, где мы ковырялись. Подогнали платформу с орудиями, снятыми с кораблей. Превратили платформу в бронепоезд. Лупили по немцам — те почему-то не отвечали. Потом наши отъехали, оставив груду красивых латунных гильз. Немцы словно проснулись — долго палили по тому месту, где платформа была.

Фото Александр Кружков, «СЭ»

Водовоз

— Капусту от Медного всадника воровали?

— У меня был случай. Шли мимо, приятель толкнул в эти грядки. Капуста только начала созревать, в середке совсем маленький корчежок. Я схватил — и за пазуху.

— Съели?

— Мы, дети, работали — а жили в общаге. Мальчишки с девчонками — все в одной комнате. У меня крайняя кровать, рядом койка нашей воспитательницы Изы Ефимовны, англичанки. Днем куда кочан девать? Подушки ватные были — скатал вату в одном конце, а в другой засунул капусту. Ночью, думаю, съем.

— Удалось?

— Легли — а капуста, паразитка, хрустит! Сейчас понимаю — наверное, Иза Ефимовна все слышала. Хрустел я громко. За ночь управился. Не спал вообще.

— Еще чем питались?

— Залезал под Лахтой на деревенское кладбище — собирал грибы. Засолил баночку. Грибы на кладбище отлично растут.

— Вы говорите — работали. Кем?

— Водовозом. В 6 утра отправлялся на конюшню, запрягал лошадь по кличке Игрушечный.

— Сами?

— Запрягал своими руками — единственное, оголовье нужно было затягивать сыромятным ремнем. Вот тогда конюх помогал. Бочка у меня была на 300 литров, все как в фильме «Волга-Волга» — въезжал в Неву, разворачивался и доставал черпак на палке.

— Тяжело.

— Фекалии возить, чтобы удобрять помидоры, еще тяжелее! Мне и такую бочку ставили. Запах кошмарный!

— Надо думать.

— Дерьмо черпал — и вез через город. А однажды случилось приятное — за Володарским мостом молокозавод. Велели оттуда привезти десять полных бидонов. Тетки на заводе так напоили молоком, что из меня лилось!

— Пожалели мальчишку?

— Чтобы по дороге из бидонов не отхлебывал! До сих пор помню, как еду по булыжной мостовой, Игрушечный перебирает ногами, берег Невы — и грохот от бидонов. Будто колокола!

— Дотянул Игрушечный до конца блокады?

— В 1943-м школа открылась, с работой я закончил. Не знаю.

Хлеб

— Галина Зыбина рассказывала нам — не было в ее жизни ничего вкуснее блокадного хлеба.

— Мне тоже так кажется. Это сейчас батон маленький, а в блокаду пекли здоровенный хлебный кирпич. Ноздрястый такой! Черт-те что в нем намешано!

— Например?

— Стружки, опилки. Но были мы настолько голодные, что казался вкуснейшим. 125 граммов сырого хлеба — крохотный кусочек. Нюра, соседка, работала на шестом хлебозаводе. Это подспорье наше было!

— Таскала буханки со службы?

— Нам полагались деньги за папу, офицера. Скопится за месяц — покупаем у нее килограмм хлеба. Она питалась на заводе, потом еще на карточку получает и нам продает.

— Попасть на хлебозавод — мечта?

— Один раз попал — дирекция решила детишек подкормить. Устроили концерт, меня Нюра провела как собственного ребенка. С нетерпением ерзал на кресле в зале, думал, скорей бы закончилось представление. Понятно же, будут подарки!

— Чем угощали?

— В антракте дирекция этично разошлась, а женщины нас схватили, повели в раздевалку. У каждой шкафчик. Открывают — я чуть сознание не потерял! Вот такой кирпич, белая булка! И эмалированная кружка воды.

— Что-то до дома донесли?

— Нельзя было ни грамма утащить за проходную — все надо есть сразу и самому.

— Хоть один счастливый день в блокаду у вас был?

— В 1941-м — Новый год. У двоюродного брата Гешки папа служил в охране какого-то объекта, им выдали паек к празднику — а там баночка шпрот. Я отрезал кусочек хлеба, положил на него две рыбки. Вот это запомнил на всю жизнь! Настоящее счастье!

— Самая длинная очередь, которую отстояли в блокаду?

— Помню самую противную. Мама послала в булочную выкупать хлеб по карточкам. Сначала выдавали 125 граммов, потом 250 — четыре длинненьких кусочка. Мне взвесили, протягиваю руку — вдруг карауливший поблизости парень выхватывает, тут же засовывает в рот. Таких называли «хапушники». А народ кругом обозленный — кто ногами его бьет, кто руками. Но хлеб-то съел, не вернешь. С тех пор в булочную ходила мама.

Фото Александр Кружков, «СЭ»

Трупы

— Карточки вы не теряли?

— Никогда. Это была бы трагедия. Разные люди были, не все голодали! Жуликов хватало, провокаторов!

— Что делали?

— Налет фашистских бомбардировщиков — внезапно из города вылетает зеленая ракета. Указывает на заводы, объекты наши. Свои же пускают!

Или случай — отец у меня кавалерист, перевели его на Волховский фронт. Кругом болота. Оказался в офицерском батальоне. Служил с ним молодой человек, написал жене, которая оставалась в Ленинграде. Та пришла в нашу квартиру, забрала у мамы шубу, бархатное платье, порылась, как у себя дома. Взамен сунула полтора килограмма хлеба и банку повидла. А сегодня эти люди тоже с медалью «За оборону Ленинграда»!

— Страшно слушать.

— У нас целый месяц в соседней комнате лежали четыре покойника. Сначала скончался дядя Ваня. Перенесли на стол, закутали в простыню. Собирались похоронить, но из-за мороза машина, развозившая трупы, не приехала. День спустя не проснулась тетя Шура. Ее уже некому было закутывать, так и осталась в постели. Вскоре умер мой двоюродный брат Андрей. После аспирантуры горного института его прочили в большие ученые. На фронт не взяли — работал на заводе «Большевик». Туда приходили подбитые танки, их ремонтировали и отправляли обратно. Андрюшка вернулся со смены, лег и уснул. Вечным сном.

— От чего?

— Голод сломал! К нам переехала тетя Зина, в ее дом попала бомба. На третий день не вышла из комнаты. Мы заглянули — она мертвая. Все эти трупы лежат рядом, в нашей квартире. Мама заявила в ЖАКТ, жилконтору, а их не вывозят. Тянули до начала следующего месяца. Знаете, почему?

— Почему?

— Потому что жактовские сотрудники получили на них карточки. Сто процентов! Забирали трупы бойцы ПВО. Ночью дежурили на крышах, днем развозили покойников. Видим — как бараньи туши, вертикально, в грузовую машину кидают нашу родню. В каждом районе был склад трупов. Потом нам рассказали — отвезли на Охтинское кладбище, там сваливали, не разбирая, в братскую могилу.

— Представляем запах в вашей квартире.

— Никакого запаха в минус 40 градусов! Морозилка!

— Можно привыкнуть к трупам под боком?

— К чему угодно привыкаешь. Идешь по улице — сидит человек. Смотрит на тебя какими-то глазами... Стеклянными, что ли? Возвращаешься — он уже мертвый. Кто-то ногой его подтолкнет — валится набок.

— Как правильно тушить фосфорную бомбу?

— Это я хорошо помню! Мы, мальчишки, их и гасили. Чаще бросали обычные зажигалки, так с ними просто. У подъезда стояли щипцы, хватаешь за стабилизатор — и в бочку с водой. Шипит и тонет. Это бомба стандартной формы. Раз вижу — какая-то странная, пузатенькая. Разбираться некогда, беру — и в воду. А она как выпрыгнет! Крутится, дымит!

— Это и была фосфорная?

— Да. Подбежал взрослый, показал: ее сразу надо песком присыпать.

— Такие бомбы легко поджигали здание? Если проворонить?

— Сгорело же полгорода. В Эрмитаж попало 28 снарядов. Но в этом сами виноваты — неподалеку находился крейсер «Киров» с артиллеристской установкой, стрелял по немцам. Те отвечали — и что-то долетало в Эрмитаж. В Исаакий бомба ухнула.

— Медного Петра не задевало?

— Он был досками обшит, а по бокам обложен мешками с песком.

Егор Сергеев

Спорт-Экспресс